Идея Летопись авантюриста

Ссылка скрыта от просмотра

Ссылка скрыта от просмотра

Ссылка скрыта от просмотра

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ПО ТУ СТОРОНУ СНА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Мне не нужно куда-то добираться, чтобы там быть. Я уже был там когда-то… Осталось – лишь вспомнить… Поэтому я не увлекаюсь туризмом. Мне достаточно всмотреться в кавказские горы, чтобы увидеть сквозь них Тибетские горы, Анды и Гималаи… Я видел лес, дышал им… и был сразу во всех лесах этого мира…
Я лежал у бездны великого моря, когда из него только формировалась безликая твердь… Земля была безвидна и пуста… И Дух Божий носился над бездною… Я уже тогда жил на этой земле.
И буду жить вечно…
Однажды это прочувствовав и поняв… предвосхитив… я избавился от настоящего. Это спасало не раз.
Когда жизнь скукоживалась до нежилого предела, в котором выжить было просто нельзя, на помощь приходила отрешённость от мира… память о том, что всё это уже было когда-то… что это пройдёт… пройдёт мимо… и всё будет снова, как прежде… и в этом всём опять буду я.
Я ехал в «Столыпине» из Свердловской тюрьмы до Тюменской. По бескрайним просторам Сибири… Дорога занимала несколько дней. Было лето. Жара была под пятьдесят. Многих сняли с этапа и увезли… В пересылочных тюрьмах, на остановках, санитары сгружали сразу по несколько тел… Об этом тогда не писали, да и вообще мало кто знал… Только те, кто непосредственно участвовал в этом…
Время остановилось.
Интереснее всего были люди. И я был одним из интересных людей. Так мы – друг другом – и спасали себя в пустоте...
Человеческая личность прекрасна и неповторима. Она взмывает над бытом и тленом текущего дня. Страшнее всего, когда личность покорилась животной природе… опустилась до предела инстинктов… стала скотом… Вот именно тогда человек и начинает совершать вещи, неприсущие человечеству и человеку… врать… предавать… терзать… убивать… чтобы выжить. Это ужасно.
Зато, как прекрасно, когда личность восстаёт над всем этим и человек торжествует. В этот миг он становится богом… Становится похожим на Бога. Богоподобным. И тогда люди находят поддержку друг в друге, неосознанно находя в себе Бога… и видя Его отраженье в других… Бога, которого раньше не знали. Так и держатся все друг за друга. Те, кто не превратился в скота.
Я рассказывал свою историю Сане Полозёнку – бродяге из посёлка «Приобье»… он мне – свою… Мы ехали на верхней полке вагона, с комфортом, расстелив одеяла… Когда полка опускалась, то становилась сплошная нара – как стол. Это было хоть каким-то удобством… Напротив нашего купе конвой открыл окна… Этот узкий прямоугольник был отдушиной в жизнь… там, за ним, плыли леса и поля… Зной уже не стоял, а плескался по кругу… Ко всему привыкаешь… Главное – не ужасаться и не унывать… Было мокро от пота… но временами задувал ветерок… и жизнь продолжалась… Полозёнок был плоть от плоти каторжанской злодейки-судьбы. Ему было немногим за тридцать, но он уже половину из них просидел… Его тело было сплошь покрыто татуировкой… Характерными были перчатки – руки были полностью синими – я такого ни до, ни после того больше не видел… Такие люди легко находят общий язык с командиром конвоя… Да и вообще чувствуют себя, как рыба в воде… Когда нас на Свердловской тюрьме, в огромной пересылочной хате, мусора пугали вологодским конвоем, Саня лишь улыбался… Там, накануне этапа, мы с ним и подружились.
Странно… Свердловская тюрьма была, как две капли воды похожа на днепропетровскую и краснодарскую. Все три были выстроены в одно время и по одним чертежам. Объяснялось всё просто – Екатеринослав (Днепропетровск), Екатеринодар (Краснодар), Екатеринбург (Свердловск) – города построенные и названные в честь императрицы Екатерины… В каторжанской памяти до сих хранятся блядословные рифмы на этот счёт… Не любят заключённые строителей тюрем… Это были тюрьмы – «екатеринки». Если смотреть сверху, то форма тюрьмы выливается в вензель «ЗК», где вместо «З» – буква «Е», повёрнутая влево, как «З». Получалось нечто вроде буквы «Ж», скомбинированной из обратного «Ǝ» и «К» с общей ножкой: ƎК. Три корпуса – верхний, центральный и нижний – поперечины «Ǝ» и две вилки – северная и южная – в виде разветвления «К». Вот такая архитектура… Я это слышал ещё на днепропетровской тюрьме. Теперь убедился вживую. Такую геральдику заключённые кололи на теле. И очень этим гордились. Я ходил по огромному залу свердловской пересылочной хаты и всматривался в тяжёлые своды… Очень возможно, что эту камеру топтал кто-то из декабристов… всматриваясь в те же аркады и прутья на окнах, что теперь я… А может быть сам Достоевский?
Эхх!, каторжанская Русь! Ни в одном народе на свете нет столько тоски и ностальгии по воле… Это – во всём. Вот оно! Кто-то в углу затянул без аккомпанемента:
«У бедняг-каторжан слёзы катятся градом…
Не дождётся бродягу… Холодный приют…
Их ласкают бураны… Их целуют приклады…
А в конечном итоге… Пить воды не дают…»
Долгим эхом звучала жалостливая каторжанская песня, запетая одиноким жиганом… И словно растворялась в стенах…
Здесь всё было пропитано скорбью…
Оказалось, что Полозёнок на Тюменской тюрьме сидел в одной хате с положенцем Ашотом, и помогал ему разруливать тюремную жизнь… О моей делюге он был наслышан – тогда она нашумела по пересылкам. Первое громкое дело об организованной преступности. Хотя, сказать по правде, оно было раскручено мусорами, которые рвались к власти и новым погонам… И громким сделали дело – они. Надо сказать – у них получилось. О нас писали в «Правде Приобья» и в «Вечерней Тюмени», это было то, что им нужно.
Мы беседовали, и липкая беда отступала… расступалась жара… оставались глаза… и доверительный голос… И ты уже словно не здесь…
Полозёнок рассказывал о бойне в балкáх… когда пьяные охотники в посёлке загуляли по беспределу… и я уже словно был там… я всё это видел… я слышал выстрелы и запах пожара… Столыпин дальше катился без нас. Вечерело… Мы были в тайге… пробирались с раненым другом по таёжной тропе… оставив позади себя трупы… И трудно сказать, где мы тогда действительно были. Если бы конвойный захотел нас увидеть – увидел… но нас не было там.
Потом рассказывал я. О том, как вполне преуспел… О том, что мог бы спокойно ложиться на курс… и дрейфовать в сторону легального дела… что душа моя перед преступным миром была чиста… что я продолжал помогать положенцу Лёве Армяну… что можно было бы жить и жить… Если бы не врождённый авантюризм и обострённое чувство помощи другу. Неспособность отказать другу, когда ему тяжело. Так всё и случилось.
Братья Лисенные были откуда-то с Западной Украины. Старший Борис, затем Иван и Санёк. Надо сказать – они преуспели. Наладили схему, по которой лес отправляли на Саратовский авиазавод, а оттуда – по бартеру – получали китайские пуховики и магнитофоны, которые массово реализовывали через «комки» - коммерческие магазины, которые в то время заменили собой универмаги. Саратовские ЯКи, даже подержанные, пользовались тогда у китайцев повышенным спросом. Тем более – по бартерной схеме. А заводу нужен был лес. Такой бизнес приносил всем участникам огромную прибыль. Каждый занял своё место в схеме. Все были довольны. Оставалось обеспечить то, чтобы схема работала без перебоев.

Ссылка скрыта от просмотра

Ссылка скрыта от просмотра

Ссылка скрыта от просмотра

Довольно таки интересно!

Ссылка скрыта от просмотра

Ссылка скрыта от просмотра

Ссылка скрыта от просмотра

Ссылка скрыта от просмотра

Ссылка скрыта от просмотра

Ссылка скрыта от просмотра

Ссылка скрыта от просмотра

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ПРИКОСНОВЕНИЕ (ЧАСТЬ ВТОРАЯ)
Кто вместит меру таких преступлений?!
Вот так дельцы зарабатывали деньги в девяностые годы…
Мне выходить на феррики категорически было нельзя. Я очень чётко понимал, что это – добровольное самоубийство. Что было делать?
Надо было что-то решать…
Я ходил по сектору один туда-сюда… После ШИЗО меня ещё не внесли в разнарядку. Но завтра должны были внести… Мысли роились самые мрачные… Может лучше раскрутка? У меня в Тюмени незакрытое дело. Здесь впереди из девяти ещё больше семи… Ну доболтают за Ткача лет пять-восемь… На круг выйдет пятнадцать. Но хоть буду живым! Поеду к братве на чёрную зону… Буду реально в авторитете… В чёрных северных зонах сидели Воры… Воровской закон был мне близок и органичен… Эх, Севера, Севера…
Неожиданно позвал старшина:
– Семёнов, весь отряд строится на медосмотр! Ты тоже есть в списке…
Из режимного сектора, куда я после кичи попал, выход был только строем… Остальное – в сопровождении контролёра… Подумалось: «Ладно, пройдусь…» Неожиданно возникла идея - а не выехать ли мне на больничку? Тем более, что комиссия была из-за зоны – откуда-то из области – у этих был реальный шанс закосить…
У меня на икроножной мышце ноги был жировик. Беспокойства не причинял, но рос… став в итоге с голубиное яйцо. На этой же ноге был варикоз. Некритичный, но всё же… Я достал бельевую резинку и перетянул ногу повыше бедра. Через пять минут картина стала зловещей: нога набрякла и посинела, а жировик слился с общей массой отёка, увеличив его… Я так и зашёл в кабинет. Зэков не осматривают, как обычных людей… тем более в зоне творился падёж – все просто поднимали штанины и показывали язвы… Ну или задирали рубаху на животе… Полностью не раздевали… Это было как нельзя кстати… Я поднял штанину и показал врачу отёчную ногу… Тот сразу назначил на операцию и записал на этап в областную больницу…
Срослось!
Я облегчённо вздохнул…
В этапке обратил внимание на незнакомого парня-грузина. Это был Зурик. Я о нём слышал, но как-то не пересекались – то я был в ШИЗО, то он – в ПКТ… Интересная во всех отношениях личность! Он был родом из Грозного, огромного роста, спортсмен, мастер рукопашного боя… своего потерпевшего руками убил… разорвал… Дали двенадцать лет за убийство. На одесской тюрьме смотрел за продолом… Следил за соблюдением воровского закона на Одесской тюрьме по поручению вора Артура. Для первоходчика – это огромная редкость! Выходит чем-то заслужил доверие Вора. Такое встретишь нечасто… Понятно, что, когда вышел на усиленную пятьдесят первую зону начал злостно не подчиняться режиму. В итоге – доболтали два года за злостное неподчинение и привезли к нам на двадцать первую с четырнадцатью годками за спиной… Вот такая судьба… Конечно же он был в авторитете!
Мы как-то сразу нашли общий язык… и дальше держались вдвоём…
Говорят, что война – это на шестьдесят процентов – физиология. И только на сорок – стрельба и героизм. Спецназ потому и называется спецназом, что может обходиться без всего. Ему не нужны тёплые нужники и обозы с питанием… Он может при помощи штыка прокормиться в лесу. А спать там, где стоит…
Зона – это процентов на восемьдесят – быт. И только потом – умные речи, разборы полётов и вытекающие отсюда поступки… Зоновский спецназ – отрицалово. Люди, отвергающие удовлетворение нужд за счёт тюремных чинов. Им плевать на собственный быт. И на нужды плевать. И – на здоровье. Такого человека ментам труднее всего ущемить, потому что у него нечего больше забрать. А ему при этом – легко и комфортно. Сидишь в одиночке… смотришь сквозь прутья в окно… лежишь тонкой робой на раскалённых от холода нарах… жрёшь один раз… не куришь совсем… И – плевать. Зато – абсолютно свободен.
Мы с Зуриком несколько часов тряслись в «воронке»… Только вечером автозак заехал в тюрьму… Построение… шмон… отстойники по коридорам… И – до утра – в малюсенький бокс. Кто-то задыхался… кто-то хватался за сердце… кто-то бил в дверь, просясь по нужде… Наверное, подавление этой самой физиологии тела – и есть показатель спецназа. Нужд тела как будто бы нет. Это вырабатывается долгими годами лишений… Иначе будешь зависим от тех, кто имеет ключи. Тебя закрыли – а тебя словно нет. Контролёр с ключами от хаты – бессилен. А ты – неприступен. Сидеть в камере без признаков жизни – суровая школа. Мы с Зуриком эту школу прошли. И теперь сидели спокойно в углу… уютно расположившись на сумках… и не зная часов… Так за беседой прошла ночь до утра… Даже умудрились поспать…
Вокруг томились измождённые люди…
Этап был больничный, и здоровых среди нас практически не было.
У Зурика была температура под сорок. Но по нему этого не было видно. Пару раз зэки в обмороке оседали на пол…
Этап в тюрьме – самая неприятная штука.
Врачи по личным делам распределяли людей. Оперативники – тоже… У нас с Зуриком были одинаково пухлые папки – толстые от тюремных грехов. Раз в десять толще обычных. Нас двоих оперативники вывели из общей толпы… Потом долго вели по этажам… и посадили в камеру «особлывого нагляду» - по-украински это означало – особого надзора. Одежду забрали – выдали по комплекту белья. Круглосуточный свет. Пять шмонов в день. Нас – на растяжку – на коридор. Камера даже в туалет открывалась в присутствии вооружённой охраны. Вот такой нам был оказан «почёт». Но мы не смущались… Остальные камеры были переполнены вдвое. Наша хата была на троих, но мы сидели вдвоём. Чем не комфорт? Тем более, что и книги иметь разрешалось.
На осмотр приходили врачи…
Зурику делали уколы и давали таблетки.
Над моим жировиком врач недоуменно молчал…
– И с этим Вас сюда привезли?
– Им, доктор, виднее…
– Будем операцию делать?
– Вам, доктор, виднее…
Вырезать жировик было сразу по нескольким причинам неплохо. Во-первых – побыть на больничке подольше… Во-вторых, выхлопотать ограничения врачей на физический труд.
Я на всё согласился.
Зурик читал странные книги… Сергей Нилус «Великое в малом», Жития афонских святых, Духовные наставления старцев… Также у него был толстый молитвослов, который он подолгу напряжённо читал – безмолвно молился… Я не мешал.
У меня был сплошной винегрет. Фридрих Ницше, «Роза мира» Андреева, Практический оккультизм Елены Блаватской, что-то ещё…
Это нам не мешало вживую общаться.
Всё было нормально, пока не заехал Седой. Виталька Седой шёл этапом с Житомирской крытой. Являя собой полный набор ухищрений. Там, на Житомире, был особенный менталитет. С таким сокамерником ладить было почти невозможно. Он во всём видел подвох… на вопросы прямо не отвечал… и ночами не спал… Не знаю, что у него там было со здоровьем – впечатление больного он не производил… Скорее всего – его подсадили к нам опера. Но предъявить ТАКОЕ мы ему не могли.
Вот и нарастал постепенно накал… да так, что начинали сыпаться искры… Я боялся сорваться и его задушить…
Зурик открывал молитвослов и вслух монотонно читал… И я, и Виталька слушали незнакомые речи… звук лился дивной волной… и изливал на душу покой…
Виталика скоро убрали.
А я впервые прикоснулся к чему-то, чего до конца не вместил… Это было первое прикосновение к Тайне.
Предстоял ещё долгий-долгий и невероятно завьюженный путь…
А пока я читал у Нилуса о том, как он причастился у Иоанна Кронштадского и впервые почувствовал себя и верующим, и православным…
А ещё я нашёл ту духовную область, куда можно уходить от невзгод. Не строя барьер, как истеричные женщины, не лишаясь ума… А глядя на всё свысока. Оттуда, куда вознёсся Христос. Куда нам ещё предстояло дойти…
И впервые в жизни, ещё не веря себе… я начинал чувствовать себя и верующим, и – православным…
Это было – начало пути.

Ссылка скрыта от просмотра

Ссылка скрыта от просмотра

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ДУХОВНАЯ БРАНЬ
(ЧАСТЬ ВТОРАЯ)
Бесы изгонялись. Но изгонялись на время. Если исцелённый человек не начинал жить полноценной церковной жизнью – молиться, исповедоваться и причащаться – бесы в скорости возвращались назад… Беря с собой, как сказано в Евангелии «семь, злейших себя…» И тогда – лучше было бы и не начинать.
Вот поэтому отец Матфей нам не рекомендовал никакие вычитки и вообще внешние воздействия на человека, а призывал нас к личной борьбе… через молитву и труд – ища стяжания Духа Святаго…
Он сам был похож на древнего рыцаря, покрытого зазубринами на доспехах и рубцами на теле… Так, воин, победив всех врагов, ранений и повреждений не избегал… Он то дёргался глазом… то куда-то смотрел… то молчал… Великий воин нёс на себе издержки побед…
К нам в зону заехал колдун Золтан Понго. Родом из Закарпатья. Сидел за кражу коня. По национальности – трудно сказать… То ли цыган, то ли мадьяр, то ли румын… Был маленького роста… хромой, косоглазый, с большой головой… Весь какой-то ущербный и непропорциональный. В американских фильмах такими изображают чертей…
И что самое странное – воцерковлённый. Знал молитвы, читал на церковнославянском Псалтирь… подпевал церковному хору… В точности соответствуя тому, что мы знали о западноукраинских церквах – там гнездилась вся нечистая сила… Он ничуть не стесняясь подходил под благословение, исповедовался и причащался… иногда помогал алтарнику и пономарю… Сам себя, похоже, считая православным служителем церкви… Это-то и подкупало. Он всем объявил, что исцеляет болезни… К нему потянулись тёмные люди… Он обставил иконами угол и там принимал… При этом Золтан беззастенчиво дрался, курил и ругался… Выкапывая воском нарывы и выкатывая яйцами боль… а ещё – устрашающе чревовещая… Помогал и угадывал ли? Может – и да… бес ведь тоже имеет немалую силу… Брал сигаретами, консервами, салом… Чувствуя себя уверенно и хорошо. Даже офицеры из штаба обращались к нему… Золтан процветал.
Отец Матфей в это время отсутствовал в зоне. То ли болел, то ли был занят в скиту. Три года назад он из монастыря вышел в скит… и теперь один не всегда успевал.
Я не принял Золтана. Сколько он мне ни рассказывал о своих чудесах. Я сразу понял – колдун. Тем более опасный, что воцерковлённый. Люди считали, что он лечит Духом Святым… Как же ещё может быть в лоне Церкви? Но он вместо молитв – заклинал… По Писанию чистое не может сочетаться с нечистым. Золтан был явно нечист. Мой друг Луня его просто избил. Поймал на том, что тот мочился в недостроенном храме. Отец Матфей нас учил – видя нечестие – освяти кулак о скулу нечестивца. Вот Луня и освятил… гнал и пинал его по центральной аллее… пока не забил.
Золтан затаился. Больше в храм – ни ногой. Видя Луню – одноглазо молчал. Его деятельность перенеслась теперь на барак. Сам начальник отряда ему выделил угол. Всё у него было в крестах, свечах и иконах. Как простому человеку было не соблазниться?
Я начал с Золтаном духовную брань. Направленно читал против него псалмы от врагов:
"Назирает грешный праведного и поскрежещет нань зубы своими. Господь же посмеется ему, зане прозирает, яко приидет день его..."
Днём и ночью держа Иисусову молитву в уме… Видел его затравленный взгляд… Он всё время подбирался ко мне, чтобы заговорить и что-то мне дать. Я не брал ничего и ничего не давал. Просто дальше читал… и читал…
"Мечь извлекоша грешницы, напрягоша лук свой, низложити убога и нища, заклати правыя сердцем. Мечь их да внидет в сердца их, и луци их да сокрушатся..."
Зотан начал болеть… не то, чтобы болеть, а как-то хиреть… У него потрескались губы… загноились глаза… стала дрожать голова… от него отвернулись клиенты… Он от злости рычал на меня. Но не в слух, а – одними глазами… В этом взоре была адская мука… и такая же адская злость… Я неотвратимо читал…
Такое дело нельзя начинать без благословения духовника. Это был почти экзорцизм. А отец Матфей всё не приходил…
Вдруг я тоже начал болеть. Видно очень много во мне было ниш и зазоров… Злые силы уязвили меня.
Я лежал с температурой… у меня трескались губы… Контролёры уже не поднимали меня на проверку… Считали в наре по ногам, как мертвеца. Приходил фельдшер с санчасти, колол анальгин… и уходил… Я продолжал умирать. Пришёл Зурик. У него на санчасти был бицилин. Но колоть можно было только там же – в санчасти. Этот огромный грузин буквально донёс меня туда на себе… Меня укололи… Через час стало легче… В эту ночь я полноценно уснул… Сделал ещё пять уколов – уже на санчасть ходил сам – и меня попустило… Что это было? Вирусный грипп или порча Золтана? Не знаю… Отец Матфей меня исповедал и причастил. Запретив заниматься самоуправством:
– Откуда ты знаешь, какие за ним стоят силы? Жить надоело?
Я смиренно молчал…
Золтана увезли на областную больницу.
Получалось, что я победил. Это была моя первая духовная брань. И первая лобовая победа. Я чувствовал себя мечом в руках архангела Михаила… Я победил!
Бросал курить я мучительно долго. Не верьте, кто убеждает, что это легко. А может так тяжело было мне?
Отец Матфей говорил – грош цена моим постам и молитвам. Что курение – фимиам сатане. Как священник кадит ладаном Богу, так курящий – кадит сатане. Меня это жутко смущало. Я снизил с пачки до одной сигареты. Но от одной до нуля – долго не мог… Каждую неделю выносил на исповедь… мучился… плакал… Отец Матфей меня причащал. Я думал – на этот раз – всё. Но срывался опять…
Луня предложил заняться спортом. Мы на складе приварили турник и подолгу спарринговали… христианам со злостью нельзя, но мы старались без злости… Восстановилась дыхалка… мышцы приняли прежний рельеф… Я чувствовал себя двадцатилетним.
Уже и срок не давил… И вообще – всё казалось стабильным… и ровным…
Ничего не предвещало беды…
Наш отряд повели на флюорографию. Я быстро – как всегда – отстрелялся и пошёл к себе в склад…
Валерий Максимович лихорадочно листал журналы инструктажей… В зоне случилось ЧП. Пацану в механическом цехе на сверло намотало рукав и поранило руку… Лучше такое не видеть…
Вся ответственность ложилась на службу охраны труда. Но всё было в порядке! Потерпевший Миленко Сергей – все инструктажи проходил. Ещё было предписание мастеру цеха об установке реле. Ванин облегчённо вздохнул... Он всё больше мне доверял.
Так шли рабочие дни…
Вдруг прямо в склад прибежал санитар из санчасти:
– Семёнов, срочно со мной! На повторную флюшку!
– Что там случилось?
– Не знаю. Сказали тебя привести.
Обычно повторный снимок делают тем, у кого обнаружили тубик.
Я шёл в санчасть и недоумевал… Вроде бросил курить, занялся спортом, питался нормально… Нет – это ошибка. Тем более, что и чувствовал я себя хорошо.
Повторный увеличенный снимок подтвердил опасенья врачей. Инфильтрация верхней доли левого лёгкого. По-русски говоря – туберкулёз.
Меня с вещами срочно закрыли в санчасть. У тубиков на первичном этапе была изоляция полная. Считалось, что именно в этот момент больной наиболее инфекционен.
Теперь я дожидался этапа…
Со всей области тубиков свозили в туберкулёзную зону. Днепропетровское ИТК – 89. Для многих – последний приют…
В окно санчасти я смотрел на нашу «красную командировку». Теперь она мне казалась не такой уж и мрачной…
Меня упаковали так быстро, что я ни с кем не успел попрощаться… Теперь пробраться ко мне было проблемно… Да и не нужно. Как говорится в народе «долгие проводы – лишние слёзы…»
Была весна. На проводах суетились скворцы… Поверх бараков маковкой торчал купол церкви. На куполе возвышался серебряный крест… Скольким людям он послужил маяком… А скольким послужит ещё? А сколько годами будут ходить под крестом, но так его и не заметят?
Я задумался… В памяти всплыли события последних трёх лет… Много воды утекло… Много предстояло ещё…
Я стал членом Церкви. Вошёл в её лоно, как в воздушный корабль… И – полетел, полетел, полетел… Мне открылась иная, совершенно особая жизнь… Вселенная мира, добра и любви… Было страшно, что я мог не попасть… пройти мимо… не увидеть свой на Крест…
Остальное – меня не пугало.
Да! Пусть болезни! Пусть срок! Пусть туберкулёзная зона…
Зато теперь со мной навеки был Бог.
А это значило – мы ещё повоюем…

Ссылка скрыта от просмотра